Глубоко возмущенный ленивостью Славаса, а также некоторых других, которым не хватает терпения читать до конца, и восхищенный удивительной прозорливостью г-на Напередвсезнайского из конфы «Ноосфера», решил сначала выложить, так сказать, основную часть повествования, а уже после Эпиграф, Предисловие и Эпилог. Да, и чуть не забыл, это еще более длинно и скучно, чем «Московская Нирвана», ну то есть совсем не «Том и Джерри».

Iron Phantom (Железный Призрак) или Московская Нирвана Ту
        Иван Васильевич Кузнецов имел громадный водительский стаж и рассекал по Москве уже не знамо сколько лет. Бывший комсомолец, а затем убежденный коммунист, похоронивший толпу генсеков и наблюдавший перерождение верных ленинцев в таких же верных поборников демократии, он разочаровался в партии, в народе, в дурнеющей с каждым годом жене и в своем любимом «Спартаке». Как смог, он вырастил двух сыновей, толковых ребят. Один из них уже почти заканчивал университет, другой только поступил на биофак. Они были его гордостью, но все больше жили своими интересами, а Иван Васильевич все чаще чувствовал себя одиноким. Со спокойным равнодушием на лице он вел свое транспортное средство по улицам города, и все эти улицы и дома и люди тонули в безжизненной глубине его карих глаз.

        Арман Артурович Багдасарян жил в Москве лет двадцать пять, не меньше. Его папа был когда-то широко известным в узких кругах ереванским зубным техником и это помогло сыну не только отучиться в московском вузе, но и удачно распределиться в столице. Арману к тому же удалось жениться на московской прописке и даже почти что по любви. Словом, он вполне резонно считал себя москвичом и снисходительно общался со своими кавказскими сородичами, иногда даже называя их в шутку нацменами. Свою новую черную Волгу он купил по большому блату через хорошего знакомого, который уверял его, что именно его машина, в отличие от обычных, магазиновских, была собрана по специальному заказу для одного большого начальника, но тому решили дать Ауди и теперь ему, Арману крупно повезло. Сидя на чехлах из овчины, что привез ему в подарок дядя из далекого армянского села в прошлом году, он чувствовал себя рыцарем в тигровой шкуре и был самодоволен.

        Зоя Степановна Морковкина нормально устроилась по жизни, несмотря на то, что имела 8 классов образования и очень скудные умственные способности. Она всю свою долгую трудовую жизнь проработала на одном месте, секретарем директора крупного научного института. Сменялись директора, одни помирали, других подсиживали и снимали, третьи переходили на повышение в министерство, но Зоя Степановна неизменно сидела перед кожаными дверьми и стерегла вход как верный пес. Зарплата была не высокой, но с лихвой компенсировалась всемозможными премиями, подарками и льготами, которые она выбивала из своих директоров постоянными водопадами слез и трагическими рассказами о своей ужасной бедной и несчастной жизни, о пьянице-муже, о разведенной дочке и внучке, растущей без отца. Это срабатывало безотказно. В результате она питалась в столовой по талонам, жила в кооперативной квартире, в июле ездила отдыхать на море по дешевым профсоюзным путевкам. Но этого ей казалось мало, и периодически ее слезы чудом превращались в материальную помощь. Внучка не знала, где продаются ручки и тетради, потому что все это и еще много чего другого приносила бабушка с работы, мебель на дачу, шторы и настольные лампы, мыло, стиральный порошок, даже туалетную бумагу. В последнее время все чаще ее семейные с активным слюноотделением вспоминали халявные продовольственные заказы к праздникам. Зоя Степановна не выбросила даже пожелтевшие грамоты с портретом Ленина, а вдруг потом все это будет учитываться при пересчете пенсии.

        Иван Васильевич Кузнецов редко включал ближний свет на своей металлической телеге, почти всегда ездил на тусклых габаритах. У него было хорошее зрение и крепкие нервы. Работа приучила его к терпению и даже можно сказать к пофигизму. Ему платили за время проведенное на работе и он относился к работе именно как ко времени, которое надо провести, чтобы получить зарплату. Но не подумайте, что это была ненавистная работа. Нет! Он устроился на нее по призванию. Его отец Василий Федорович привел его сюда еще ребенком и позволял смотреть и учиться. А отца к этому приучила бабка. Такая вот получалась рабочая династия Кузнецовых. Но на самом то деле он был вовсе не Кузнецов, а Антонов. Дело в том, что его пра-пра-пра-прадед и его пра-пра-прадед, и его пра-прадед были кузнецами, жили в районе Арбата и Смоленки, ковали подковы для лошадей, обслуживая сначала близлежащие конюшни, откуда и пошел Староконюшенный переулок, в потом и всех съезжающихся на громадный Сенной рынок. Сильно уважаемые в округе, многочисленные дети Антоновых со временем стали прозываться соседями не иначе как Колька-кузнец, Ванька-кузнец, и вот постепенно кличка стала фамилией.

        Арман Артурович Багдасарян был в крайне радостном расположении духа. Только что он подвез симпатичную блондинку и даже уговорил ее дать телефончик. Блондинки были его страстью. И ему с ними везло. Он был симпатичным, одевался с шиком, и еще ему очень сильно помогало практически полное отсутствие акцента. Но эта сегодняшняя птичка была просто волшебной, и он уже представлял себе, как заходит с ней в ресторан, и все знакомые джигиты бросают жевать и пить, оборачиваются и долго провожают его завистливыми взглядами. Ах, если бы еще встретить соседа, этого тупого азера, тот бы тогда точно утопился бы в своем Каспийском море. Но нельзя, жена застукает. А жаль. Помешать его сладким видениям не могло даже то, что опять приехали родственники из Армении и будут жить у них целую неделю, и придется возить их по рынкам и магазинам. Светофор показал свой зрелый помидор, и Арман дисциплинированно остановился. Он же не какая-то чурка нерусская, он москвич, с повадками и уверенностью москвича. Арман посмотрел на себя в салонное зеркальце и улыбнулся, сверкнув золотыми зубами. Все отлично, дорогой!

        Зоя Степановна Морковкина остро нуждалась в новой люстре. Старая, висящая у нее в большой комнате уже десять лет, была почти как новая, но внучка капризничала, что хочет ее перевесить себе, взамен немодной тарелки. Мысль пойти и купить как все в магазине «Свет» у нее даже не родилась. Приходили мысли, чтобы уговорить внучку поменяться люстрой с дочкой, или взять старую ободранную люстру у соседки, которая уезжает к брату в Америку и раздает соседям ненужное добро. Жидовка проклятая. Ее, Зою Степановну Морковкину, небось в Америке никто не ждет. И ведь нет, чтобы предложить югославский шифоньер, она ей, видите ли, сраную люстру предложила. Куда она бы поставила этот шифоньер, Зоя Степановна не представляла, так как свободного места в ее квартире вообще не было, но сам факт такой несправедливости ее сильно задел. Ну почему другим всегда достается все самое лучшее, и Америка и югославский шкаф, а она вечно в пролете. Этот крик души окончательно убедил ее в том, что люстру ей должны подарить на работе, тем более, что скоро как раз ее День рождения. За просто так что ли она отдала столько лет родному институту, стучала на диссидентов, общественно порицала пьяниц и бесстыжих девушек в коротких юбках. Ее любимая попугайская фраза «вот я и говорю» рождала у ее начальников иллюзию верности и преданности.

        Иван Васильевич Кузнецов был фаталистом, он твердо знал, что рано или поздно коммунизм победит, и никакие кардинальные изменения в стране так до конца и не переубедили его в этом. Были же когда-то времена НЭПа, и это не было колебанием генеральной линии партии, это был мудрый прием, чтобы выманить всех врагов советской власти, этих кулаков и буржуев, из их укрытий и засад, вывести, так сказать, в чистое поле, чтобы там окончательно разгромить в честном бою. Так же получится и на этот раз. Он был уверен, что это только временное вынужденное отступление от социализма ради будущей великой победы. Вообще все его существование как арматурой было пронизано уверенностью, особенно до перестройки, и он часто напевал: «и широко шагая по планете, идет рабочий человек». Среди этих уверенностей у него была одна странная уверенность, и он даже немного побаивался ее. С одной стороны, весь его жизненный опыт говорил ему, что ЭТО обязательно должно произойти и в ЭТОМ не было ничего странного. ЭТО могло произойти где угодно, на Абельмановке, на Рогожке или у Курского вокзала, но в том, что ЭТО обязательно произойдет, а еще более в том, что он почти всегда знал день, когда ЭТО произойдет, была своя мистика, и это чувство боролось с его атеизмом.

        Арман Артурович Багдасарян с возмущением заметил, что слева от его машины по свободным трамвайным путям, сверкая большими желтыми противотуманками, проехала шестерка, чтобы первой встать на светофоре. И фиг бы с ней, но Арман узнал в ней машину своего дальнего родственника Карена Арутюнова, с которым они не виделись года полтора. Взыграла горячая южная кровь и он принялся бибикать ему. Но тот видно не замечал. Нет, ну что за дела, ара! Как так может быть, что Карен на своей бежевой шестерочке будет ехать впереди его черной Волги и при этом еще его не замечать. И он продолжал бибикать, пытаясь изобразить какую-нибудь мелодию. Наконец он понял, что только догнав шестерку родственника он сможет остановить его, расспросить о здоровье, о делах, а заодно и похвастаться своей машиной. Арман энергично закрутил рулем налево и стал перестраиваться на трамвайные пути.

        Зоя Степановна Морковкина закончила работу. Она сорок лет приходила на работу вовремя и уходила с нее вовремя. И так же как в каждый из 22 х 12 х 40 дней, исключая праздники, она прошла через знакомую до боли проходную. Но сегодня она вышла гордо из дверей института, с большой картонной коробкой. В ней лежала заветная хрустальная люстра, торжественно подаренная неуважающими ее сотрудниками. Ноша не из легких, но Зоя Степановна не поедет на такси, хоть и ехать ей недалеко. Она попробовала было попросить директора, чтобы тот выделил свою машину довезти ее до дома, но директор спешил в Шереметьево и сказал ей, чтобы она взяла мотор. Мотор! Такие деньги бросать на ветер?! Вот еще! Дотащится как-нибудь потихонечку до трамвая. То, что после работы трамвай обычно набит как банка с селедкой, ее не смутило. Ничего, влезет как-нибудь. Сорок лет влезала и сегодня влезет. И маленькая суетливая косолапая женщина сделала неуверенный шаг с тротуара. Переход дороги всегда был для нее проблемой. Она не могла просто перейти спокойно, терпеливо выждав безопасного момента. Нет. Она всегда лезла под самые колеса. А когда видела, что сейчас ее, дуру задавят, начинала метаться вперед-назад, внезапно останавливалась и также резко бежала опять, подпрыгивала и вскидывала руки с сумками. Как правило, поток просто останавливался и пропускал чумовую бабу. Она некрасиво подобострастно улыбалась кривыми зубами, что, очевидно, означало благодарное кокетство. И вот снова она ступила на вечернюю мостовую и начала свой танец смерти.

        Иван Васильевич Кузнецов снова почувствовал приближение ЭТОГО. И как он не гнал эти навязчивые опасения от себя, как ни говорил сам себе, что он же коммунист в конце концов и не должен поддаваться всякой чертовщине, но все же напрягся и даже немного замедлил ход. Он увидел впереди наглые маневры шустрой бежевой шестерки и по манере вождения и по характерным украшательным элементам, сделал однозначный вывод, что за рулем ЛКН. Молодец Иван Васильевич, что притормозил. Вот, что значит опыт! А ведь могло оно и случиться, ЭТО. Кто-то все-таки нас предупреждает, точно. Интересно, кто бы это мог быть, если Бога нет. И вдруг он увидел негра. Негра-дворника. Большой лопатой негр разгребал снег. Снега нападало столько, что только негр мог его разгрести. И он греб. Старательно и аккуратно. Белая вязаная шапка негра от трудности усилий сдвинулась на затылок. Серое пальто было расстегнуто. Шарф грязно-красного цвета болтался на ветру. Негру было жарко. Но вот он решил передохнуть, оперся о лопату и уставился прямо на Ивана Васильевича. А Иван Васильевич смотрел на него и пытался угадать, о чем сейчас думает негр. Может быть он вспоминает о своей Анголе, где нет столько жратвы, сколько в России снега. Наверное, негр скучает сейчас по своим товарищам, много лет сражающимся за независимость. От чего или от кого нужна эта независимость, Иван Васильевич уже не помнит. Эх, не зря раньше были лекции и утренние политинформации. И Иван Васильевич сам задумался о далекой Анголе и вспомнил о том, как когда-то отправил свой поношенный пиджак, потертые брюки и стоптанные ботинки в поддержку дружественного африканского народа. Как то они там теперь, без интернациональной помощи? Но пасаран!

        Арман Артурович Багдасарян перестраивался налево. В голове быстро пробежали образы: усталое лицо его дальнего родственника Карена, который был почти одногодком Арману, толстая фигура его жены-армянки, такая же некрасивая физия дочки Карена. Нет, определенно ему, Арману гораздо больше повезло в жизни. Красавица жена. Русская между прочим, а это ценится особо. Хорошая непыльная работа. Новая понтовая тачка. О сегодняшней блондинке даже говорить нечего, такой Карену не видать как своих ушей. Может и не надо догонять Карена, а? Ну что он ему скажет. Так давно не виделись. О чем говорить? Только расстроится Карен, когда увидит его Волгу.

        Зоя Степановна Морковкина перебежала половину дороги и остановилась перед трамвайными путями, чтобы отдышаться. Рука с люстрой ныла от онемения. И ведь не перехватишь, другая ее рука была занята сумкой с недоеденными за столом салатами и венегретом, недорезанным салом и заначенной красной рыбой, нетронутыми кусочками дешевого торта. Бежать или не бежать перед трамваем? Вроде тот едет медленно и можно бежать. Она сделала шаг. Но тут ей показалось, что трамвай ускорился, и она отступила назад. На какое-то мгновение в ее кудрявой голове возобладал ум, и чувство сохранения подсказало ей, что переходить надо после того, как проедет трамвай.

        Иван Васильевич Кузнецов с величайшим удивлением для себя понял, что ЭТО все таки случилось. Управляемый им трамвай воткнул свою толстенную консоль сцепного устройства под крыло волги и протащил машину пару метров. Уже после того как трамвай остановился, Иван Васильевич зажег зачем то ближний свет фар, осветив даже шестерку Карена, и принялся истошно звонить своим сигналом. Карен же увидел, что сзади него произошла авария и природное чувство любопытства выгнало его из машины и повело посмотреть, чего случилось. О том, что его машина может кому-то мешать, он и не думал. В горах не принято мелочиться. Какого же было его удивление, когда в испуганном водителе черной блестящей Волги он узнал своего дальнего родственника Армана.

        Арман Артурович Багдасарян был сильно расстроен. То, что его как глупого карася поймал на удочку трамвай, было еще не бедой. Ну ремонт машины, новое колесо, крыло, еще чего-нибудь вылезет непременно, покраска, время, это все фигня. Самым страшным было то, что это конфуз произошел на глазах его дальнего родственника Карена. Который конечно пришел посмотреть на аварию! Как же тут без него обойдутся! Ехал бы себе дальше, так нет! Зевака несчастный! Теперь он будет всем знакомым рассказывать об Армане, и они будут смеяться над ним или в лучшем случае просто подшучивать.

        Зоя Степановна Морковкина стала свидетельницей аварии. Ее гражданский долг не позволил ей уйти, а женское любопытство тем более. Она терпеливо дождалась гаишника. Долго и бестолково визжала о том, что это было так, а то эдак. Только она все видела, и лучше нее никто не мог рассказать о случившемся. Наконец протокол был составлен. В нем естественно красовалась и ее подпись. Гаишник попросил водителя трамвая сдать немного назад. Зоя Степановна не собиралась дожидаться и решила обежать трамвай сзади, чтобы быстренько занять в нем место, пока другие пассажиры высыпали на улицу и глазеют. В крайнем случае она сядет в следующие трамваи, которые караваном уже выстроились позади.

        Иван Васильевич Кузнецов сидел и соображал, как же это могло получиться. Откуда взялся этот Волгарь! Вот ведь, предчувствие не даром мучило сегодня. Эх! Он вышел на воздух и, засунув руки в карманы промасленных штанов, почесал затылок и осмотрел последствия своей сегодняшней охоты на автомобиля. Ну что ж поделать. Виноват то всегда автомобиль. Трамвай же не объедет. Ну что они все время лезут под него?! Не видят что ли?! Чему их только учат в ихних автошколах?! Правда этот хачик наверняка не учился, а права купил. Дитя гор. Иван Васильевич вздохнул и ровненько расписался в протоколе. Гаишник попросил сдать назад. Иван Васильевич, не торопясь, вернулся в свое неудобное кресло и дал реверс.

        Арман Артурович аж вздрогнул. Это бы необычный звук, напоминающий удар сцепляющихся вагонов на железной дороге, но в то же время с каким то странным стеклянным призвуком. И еще этот дикий женский крик! Он даже забыл о присутствии Карена и все с тем же природным кавказским любопытством побежал посмотреть, что там такое произошло.

        Зоя Степановна Морковкина обходила трамвай сзади. Она просунула свою коробку между торчащими носами двух трамваев. И тут один из железных монстров неожиданно начал сдавать назад. Зоя Степановна попыталась отступить, но асфальт был скользким, и она фактически осталась на месте. Носы трамваев сближались все ближе и вот уже почти зажали ее драгоценную ношу. Она попыталась приподнять ее над торчащими копьями сцепных устройств, но сил уже не было, а рука окончательно занемела от тяжелого груза. Зоя Степановна широко раскрыла глаза в ужасе и закричала, предвидя неизбежное. Бум! Хрякс!! О-о-ой!!! То, что недавно было в коробке, в момент перестало быть люстрой.

        Негр стоял, положив свою небритую щеку на черенок лопаты, и думал о родине. Там в далекой жаркой Анголе он никогда не видел зимы и трамваев. Волги там, правда, встречались. Но снега не было. Ни разу. А здесь это, конечно, весело прикалывает, но только когда его не так много, этого снега. Задолбался он что-то сегодня его убирать. А снег все падал и падал. Это не Америка. И даже не Африка. Это еще хуже. Это Раша.

        Из маленькой зеленой будочки вышла тетенька в телогрейке и давно нестиранном, оранжевом жилете. Она увидела, что вся улица забилась трамваями и после стрелки ехать уже некуда. Тогда она поставила на пути красно-белый запретительный заборчик и взяла в руки длинный металлический прут. Каждый день ей забивали стрелку, но своим прочным прутом и терпеливым трудом тетенька в оранжевом жилете вычищала любую грязь. Труд всегда побеждает грязь. Вот она совершила несколько ловких ковырятельных движений и вернулась в свою маленькую зеленую будочку, прикрыла дверь поплотнее, сняла с головы пуховый платок и заварила себе крепкий горячий чай. Сахар. Лимончик. Сухари. Великая и вечная московская рельсовая нирвана.


Ну а теперь … ЭПИГРАФ

Иван Бодхидхарма движется с юга
На крыльях весны.
Он пьет из реки, в которой был лед.
Он держит в руках географию
Всех наших комнат, квартир и страстей.
И белый тигр молчит.
И синий дракон поет.
Он вылечит тех, кто слышит,
И может быть, тех кто умен.
Он расскажет тем, кто хочет все знать,
Историю светлых времен.
Он движется мимо строений,
В которых стремятся избегнуть судьбы.
Он легче, чем дым. Сквозь пластмассу и жесть
Иван Бодхидхарма склонен видеть деревья,
Там где мы склонны видеть столбы
И если стало светлей,
То видимо он уже здесь.

(с) Б.Гребенщиков


и … ПРЕДИСЛОВИЕ

        Вся история послевоенной Москвы прошла за окном его кабины. Он перевозил новоселов в Черкизово и дальше по заросшим бурьяном рельсам на Открытое шоссе. Он возил измайловских татар и евреев с Преображенки. Лефортовские старики ехали почтить память предков на Немецкое кладбище. Уставшие металлурги с Серпа возвращались домой в Перово. Собашники и голубятники по выходным толкались в нем по дороге на Птичку, а обратно он вез свору мяукающих котят, хомячков и канареек. Религиозно настроенные бабки, кряхтя, тряслись на Даниловку и к Донскому монастырю. ЗИЛовские лимитчики перлись в общаги Чертаново. Грузины ехали на Черемушкинский рынок, а обратно набивалась шумная толпа студентов МГУ. Старые москвичи подскакивали на Ваганьково, чтобы бросить цветы на семейные могилы и заодно Высоцкому, а их внучек в самошитых юбочках и с бабушкиными сережками в ушах он развозил по музыкальным и английским школам на Пресне. Он подвозил мусульман к мечети на Проспекте Мира, а детей и их родителей в уголок Дурова. Сотрудники закрытых НИИ и КБ добирались с Ленинградки домой на улицу Свободы. Футбольные фанаты преграждали ему дорогу на Динамо. Очкастых ботанов Тимирязевки он знакомил на ВДНХ с красивыми девушками, в крови которых текла волжская кровь, и потом ждал в Свиблово или в Медведково, пока они нацелуются. И всех вместе он вез по праздникам гулять в Сокольники. Но больше всего ему нравилось ездить на Чистые пруды, а потом нежно везти одну симпатюшечку из текстильного института до Павелецкого вокзала. Когда-то в детстве он был даже на конной тяге, в период своего рассвета он был красивым и удобным чешским вагоном, а теперь стал страшным и грохочущим московским трамваем, слегка похожим на своих питерских собратьев.


И конечно … ЭПИЛОГ

        Иван Васильевич Кузнецов каждое утро, когда работал, выводил свой вагон на линию и на одной из остановок в районе Таганки выключал двигатель, выходил из своей кабины и помогал забраться в вагон безногому мужику, а потом уже заносил его тележку, перевязанный бечевкой чемодан со сломанными замками и выцветший рюкзак. Безногий ехал до Курского вокзала, где Иван Васильевич помогал ему слезть на землю, поудобнее усаживался на свою тележку, привязывался ремнями и, отталкиваясь деревяшками, катил заниматься своей ежедневной работой, то есть попрошайничеством. Чемодан и рюкзак весь день катались в кабине Ивана Васильевича зайцем. Вечером безногий возвращался обратно на Таганку, забирал свои вещи и спускался ночевать в подвал дома, где когда-то он жил в обычной человеческой квартире на втором этаже. То ли память у безногого была плохая, то ли пропил он ее совсем, но каждый раз после поездок в трамвае Ивана Васильевича бомж долго вспоминал, когда это он купил калорийную булку, а если перед праздниками находил в рюкзаке четвертинку водки, то и вовсе удивлялся.

        Иван Васильевич хорошо помнил тот вечер, когда его отец пришел с работы белый как смерть. На вопрос мамы, что случилось, он коротко ответил, что сбил человека. Все прекрасно представляли себе, как трамвай сбивает человека, и вопросов не задавали. После этого отец больше не выходил на линию, перевелся на работу в парк, а вскоре и вовсе помер. Поэтому когда Иван Васильевич услышал истошный крик женщины, ему чуть плохо не стало. А успокоившись, он твердо решил, что доработает год и наконец то уйдет на пенсию.

        Как-то однажды старший сын спросил Ивана Васильевича, помнит ли он свою бабушку. Иван Васильевич сказал, что очень хорошо помнит. Потом был вопрос, помнит ли папа те времена, когда трамваи ходили по Плющихе, по Бронной. Иван Васильевич ответил, что конечно не помнит. А потом сын с загадочной улыбкой спросил, а бабушка случайно не на том маршруте работала, что там ходил, и ничего ли она ему такого не рассказывала в детстве, о каком-нибудь случае, произошедшем до войны на Патриарших прудах. Каком еще случае?! О чем это он?! Какой еще Берлиоз?! Композитор что ли? А, литератор. Ничего такого она ему не рассказывала, только сказки на ночь. Начитается всякой фигни, а потом пристает с дурацкими вопросами. Лучше бы Шолохова почитал или «Молодую гвардию».


        Обходите автобус и троллейбус, киоск «Союзпечать», атомную подводную лодку и моложавого мужчину лет сорока на 11 летнем Фольксвагене спереди, трамвай СЗАДИ, а от гонщика «Синие Писалки», дедушки «Гнилые Дрова» и тетеньки «Лупоглазые Фары» лучше вообще держаться подальше. Любите людей вокруг себя и помните, мы карельские татары все узбекские евреи, выращенные на шнапсе завода «Кристалл», разбавленного вонючей яузской водой, хавайте плов и шаурму с хрустящими солеными огурчиками, заедайте армянским лавашом и бакинскими сладостями, запивайте дагестанским коньяком или молдавским вином, жуйте шашлык из баранины и китайскую свинину, пробуйте мацу с конской колбасой, а борщ в прикуску с чебуреками, закусывайте «Вана Таллинн» киш-мишем, добавляйте рижский бальзам в краснодарский чай и кладите на суши острую корейскую морковку, танцуйте «7-40», переживайте за судьбу Украины, и гордитесь тем, что вы жители великого мегаполиса.